Златоцвет - Страница 28

— Вот, Геничка, я люблю, когда у тебя аппетит. Это тебе полезно. А то поверите ли, дорогая моя Валентина Сергеевна, займется он своими студентами, рефератами, философиями — и ничего не ест. Ровнехонько ничего. Я уже и так, и сяк, Геничка, скушай! Нет, не ест, а все в одну точку смотрит. Да, тоже занятия-то, да ум-то большой — ох как опасны!

Валентина чуть заметно улыбнулась. Геннадий Васильевич не обратил особенного внимания на слова матери. И она продолжала:

— А вы что же, как своим помещением, довольны?

— Да… ведь это ненадолго…

— Ой, дорого, ой, дорого, в гостиницах жить! — проговорила Агриппина Ивановна, покачивая головой, — Мой Геничка вот, например, все в Петербург нынче ездил, так в этих гостиницах — не дай Бог!

Валентина, заподозрив намек, вспыхнула, но Агриппина Ивановна с простотой продолжала:

— Но, конечно, если вы ненадолго. Тут расчет небольшой…

— Все-таки еще недели две пробудете? — вмешался Геннадий Васильевич, тревожными глазами посмотрев на Валентину.

— Право, ничего не знаю… Вряд ли две недели… Дела мои понемножку устраиваются.

— А у вас какие же дела, ваши или братца вашего? Денежные какие-нибудь?

— Нет… Лично мои… Жизнь свою хочу немножко изменить, — прибавила она вдруг весело, взглянув прямо в глаза Кириллову. — Так, может быть, сложатся обстоятельства, что совсем в Москву перееду.

Кириллов покраснел. Он ее не понимал, не мог представить, какого рода у нее дела и что она затевает. Теперешние ее слова взволновали и испугали его. Спрашивать он не хотел и не смел.

— В самом деле, совсем к нам, в белокаменную, — подхватила Агриппина Ивановна. — Хорошее дело. А что жизнь менять — тоже дело хорошее. Смотрю я на вас, женщина вы молодая, красивая, сколько лет во вдовстве, без дела, с братом больным… Какая это жизнь! Надо жизнь менять, пока молодость.

— Вот и комплимент получили, — смеясь сказал Кириллов. — О, мама у меня и наскажет! Она у нас молодец! — И он шутливо и любовно поцеловал старушку в пробор белых волос.

— Кушайте, кушайте еще чайку, — подхватила Агриппина Ивановна. — Вот сайка тепленькая — у нас не купленная, домашняя. Геничка очень их любит, домашние сайки. Еще маленьким был, таклюбил. Ох, Геня, Геня! Кто-то тебя успокоит, кто тебя согреет, присмотрит за тобой, когда меня не станет! Ведь ты — как дитя малое.

— Ну, мама, — недовольным тоном возразил Геннадий Васильевич. — Что это вы? слава Богу, вы здоровы. Может, я раньше вас еще умру. И свет не без добрых людей, авось не пропаду.

— Эх, кабы видеть мне тебя пристроенным, успокоенным… Верьте, Валентина Сергеевна, сердце у меня болит за Геничку. У меня из восемнадцати человек детей один он остался, я его и вырастила, выходила, а ведь какой слабенький был — и на ноги поставила, и теперь на его таланты радуюсь! Без отца, при одной матери, а глядите — молодец вышел. Одно только — как я его покину!

— Да полноте, мама! Что это, какое у вас сегодня настроение! Не хотите ли мой кабинет посмотреть, Валентина Сергеевна? Я покажу два очень интересных издания… Я говорил вам о них.

— Да ведь холодно в кабинете, Геничка, — вмешалась Агриппина Ивановна. — Простудится еще гостьюшка дорогая. Я велела там железную печь затопить, да не знаю, нагрелось ли.

— Я сейчас посмотрю, — поспешно проговорил Геннадий Васильевич и вышел.

В низких комнатах он казался еще крупнее и костлявее, и привычка горбиться была заметнее.

— Вы все молчите, красавица моя, и ничего не кушаете, — начала Агриппина Ивановна, когда сын вышел. — А мне Геничка рассказывал, что вы превеселая. Да обернитесь к свету, дайте поглядеть на себя. За этими вуалями ничего и не разглядишь. Ох уж барыни петербургские, модницы! Ну, у нас станете жить, к нашим обычаям попривыкнете. У нас все попросту. Я и сама простая старуха. И очень бы мне хотелось, милочка, чтобы вы меня немножко полюбили. Что Петербург, балы да моды! У нас таких мод пустых нет, зато у нас сердце теплее, хоромы небольшие — да не красна изба углами. Главное — любовь нужна, тишина да мир душевный, а пуще всего любовь. Без любви шагу не сделать. А уж нам, женщинам, сердце всего надобнее, без сердца да без теплоты душевной — нас и вовсе нет. Вот Геничка, например, конечно, у него занятия его, таланты… А у меня любовь к нему, и не храни я Геничку — и таланты его, может, пропали бы… Он такой, ему помощница нужна, он к семье, к ласке привык…

— Ай, ай! Что это такое? — вдруг вскрикнула Валентина.

Кириллов входил в комнату.

— Чего вы испугались, Валентина Сергеевна? — спросил он с беспокойством.

На колени к Валентине вспрыгнул громадный, мягкий, черный кот и громко, настойчиво мурлыкал, требуя ласки.

— Ничего, это Васька, он не царапается, — сказала Агриппина Ивановна. — Какая же вы нервная, голубушка моя! Даже побледнела вся. Это нехорошо, так пугаться.

— Я не боюсь, но… ради Бога, возьмите его от меня. Я не люблю кошек.

Кириллов взял кота и осторожно посадил на стул.

Тем не менее кот обиделся, поднял хвост вверх, как трубу, и мелкой рысцой, перестав мурлыкать, отправился в залу.

— Ай-ай-ай! Как же вы тварь не любите? Тварь — создание Божие, тварь бессловесная, я ее жалею. Блажен, говорят, кто тварь милует. У нас на дворе сколько пришлых собачонок живет. Не велю гнать, не могу. Пусть помои едят. И удивительное дело, какая благодарность у твари…

— Я только кошек не люблю, — произнесла Валентина Сереевна, точно оправдываясь. — Собаки ничего, лучше. А кошки мне с детства неприятны. Но я засиделась у вас, — прибавила она, вставая. — Может быть, я задержала вас?